Дьявольское начало есть в каждом человеке (с)
Название: Последствия войны
Автор: Бек-Агамалов
Бета: отсутствует
Рейтинг: PG
Пейринг: Канда/Лави
Жанр: angst
Дисклэймер: не мое.
Размер: драббл
Предупреждения: AU, OOC, постканон
Написано в подарок на день рождения Ранторе
Тем, кто ложится спать,
Спокойного сна.
читать дальше
В этом доме были заколочены окна. Этот дом орал от боли глубокими, утопающими в воде ночами, но все еще умел хранить тепло.
Лави полюбил его стены сразу. Он почувствовал его слепоту, как биение чужого сердца, и понял, что наконец нашел то, что нужно, и желать для них что-то другое нет смысла: для него и человека, который следует за ним. Человека, который утратил способность желать.
Первая осень была самой тяжелой. Казалось, что тоска заливает собой помещения, искореженные линии ветвей и озеро, вечно накрытое туманом, и спастись от ее смертельного дыхания невозможно.
Зима внесла ясность в мутные, бушующие тона. Равнодушие ее неживых рук разгладило все, что терзало и мучило.
Именно той зимой, в декабре, Лави начал чертить пирамиды. Он считал, что время - всего лишь сосуд, который необходимо заполнить. Но он не учел, что жажда поглощать и быть поглощенным неутолима.
Канда не придал значения новой страсти своего друга. В те дни, погруженные в сияние вечерних звезд, он не придавал значения ничему.
Оцепенение вплелось в его мышцы, в синий рисунок вен, в черноту его глаз.
Все слишком давно стало несущественным.
Он подолгу следил за прямыми, которые Лави лишал бесконечности. Он смотрел, как кисти его рук плавно скользят по бумаге.
Пирамиды всегда были усеченными. И восемь уровней, которые Лави с упорством выстраивал внутри них, превращались в пророчества.
Канда был рядом, его взгляд напоминал взгляд змеи, которая готова ужалить единственно для того, чтобы пустить яд, он питался этими минутами, но разорвать крепкие цепи своего безумия не мог и оставался в пустоте, в пелене одуряющего отчаяния.
Весна и лето - звонкие, зеленые месяцы - пролетали незаметно, как сон. Так и повелось - бег года останавливался лишь на пороге смерти, и оглянуться назад можно было только тогда, когда пламя охватывает кроны и снег поднимается до самых карнизов.
Все изменилось, когда Лави не смог найти лесные тропы. Он бродил среди деревьев, каждое из которых он знал и помнил, но знакомые дорожки так и не легли под его ноги, и он с трудом выбрался из этого древесного лабиринта.
Насекомые тем летом словно сошли с ума - воздух гудел, рассекаемый сотнями тысяч крохотных крыльев, и чудилось, что земля перемешивается с небом.
«Ты потеряешь себя», - предрекали заросли тростника.
- Я теряю себя, - послушно соглашался Лави.
Он погряз во тьме собственной памяти, в ее липкой мякоти, в датах, именах, лицах. Он захлебывался чужими голосами, пытаясь вернуться к себе прежнему – молодому и жадному до всего, что происходит в этом мире, но якорь тащил его назад - в полуразрушенный дом, в объятия сырости и гнили.
Лави нащупал в себе узел - тугой и крепкий. Узел, который превращал его внутренности в раскаленное месиво.
В нем не осталось ничего кроме этого куска веревки, вырвать который можно было только с мясом и кровью.
И Лави впервые сказал:
- Меня было сорок девять. И сорок девять дней душа ищет нового перерождения.
«Я не могу начать новую жизнь, потому что ты держишь меня, Канда. Ты не отпускаешь меня».
В шуме дождей, в шепоте ветра Канда слышал одно и то же: «Бога войны нет. Бога войны нет».
- А что тогда есть? - спрашивал он у темноты.
- Сначала он принадлежал нам, затем был вложен в знамена, а теперь его кровь - кровь императора...
- На войну нас отправлял бог смерти, Канда, - добавлял Лави. - С самого начала это был он.
Над черными водами легли белоснежные лапы, луна дымилась в серых облаках, и слова, произнесенные в пределах одной комнаты, нельзя было различить, но мысль, неукротимая километрами, была необыкновенно отчетлива, и они не имели возможности общаться иначе: даже на расстоянии вытянутой руки - все звуки молчали.
Полосы глухоты удалось разорвать, когда Лави, заштриховывая тени своих пирамид, подумал: «От нас остались одни головешки».
Канда глядел перед собой так, будто был способен видеть сквозь камень и доски, и вдруг проговорил, не меняя положения своего тела:
- Ты горишь.
Лави дернулся, и безобразная кривая, игнорируя слаженность построения, перечеркнула сразу две плоскости.
Он потянулся к Канде, который как всегда был с ним - в кресле с выломанной спинкой - и дотронулся кончиками пальцев до его лба.
- Нет, это ты! Ты горишь!
Канда не метался в бреду и не терял сознание - он оставался неподвижным, его глаза были прикрыты, и под полуопущенными ресницами мертвела острая ярость.
Лед разрастался в его животе, а кожа горела, и где-то на границе жара и холода, трепетали старые раны, которые были стерты, чтобы стать невидимыми, но ни одна из них в действительности не исчезла, и каждая теперь зашевелилась, каждая открылась и начала кровоточить.
Жжение узла было невыносимо. Он пылал, он наливался непомерной, чудовищной силой.
Нельзя было жить ради чего-то другого. Только для него. Только так.
- Я вижу море, - проговорил Канда.
А Лави не знал, что делать, не знал, как помочь.
В этом доме с заколоченными окнами не было ничего, что могло бы его спасти.
- Не смей уходить, - процедил он сквозь зубы. - Не смей!
Пирамиды взметнулись над столом, огромные, влажные. Потолок ушел куда-то во тьму, а зима опрокинулась вниз, упала в угли и тусклый свет.
- Это я во всем виноват. Я... Я так ошибался...
«Тогда один из богов возмездия, подчиненных Владыке смерти, наденет вервие на твою шею и потащит тебя к месту наказания...»
Лави ударил Канду по лицу, но ничего не произошло.
Канда чувствовал только горький ветер и соль на своих губах. Песок под его ступнями был таким мягким, таким спокойным...
«Он отсечет тебе голову, вырвет твое сердце, вытянет твои кишки, слижет твой мозг, съест твою плоть и сгрызет твои кости, но ты не сможешь умереть...»
- Ты не можешь умереть, - повторял Лави и бил снова.
«Даже если твое тело разрубят на куски, оно вновь оживет».
- Даже если твое тело разрубят...
«Когда его будут снова разрубать, ты будешь испытывать сильнейшую боль».
- Канда!!!
Чистое, небесное утро парит над замерзшим озером, стройной прозрачностью леса и маленьким домом, к которому подступают ручьи, когда становится тепло. Но сейчас дом прячется в подушке из сухого снега, и сугробы гнут его крышу.
- Я был не прав, Юу. И я не хочу другой жизни. Меня другого не может быть, ты знаешь... Я...
- Да. Я знаю.
Солнечные лучи проникают в дом сквозь незаметные щели, и золотой волной обдают застоявшийся сумрак.
- Прости меня.
- Тебе не за что просить прощения.
И отголоски войны затухают в этом свете.
- Спасибо, что ты вернулся.
Автор: Бек-Агамалов
Бета: отсутствует
Рейтинг: PG
Пейринг: Канда/Лави
Жанр: angst
Дисклэймер: не мое.
Размер: драббл
Предупреждения: AU, OOC, постканон
Написано в подарок на день рождения Ранторе
Тем, кто ложится спать,
Спокойного сна.
читать дальше
В этом доме были заколочены окна. Этот дом орал от боли глубокими, утопающими в воде ночами, но все еще умел хранить тепло.
Лави полюбил его стены сразу. Он почувствовал его слепоту, как биение чужого сердца, и понял, что наконец нашел то, что нужно, и желать для них что-то другое нет смысла: для него и человека, который следует за ним. Человека, который утратил способность желать.
Первая осень была самой тяжелой. Казалось, что тоска заливает собой помещения, искореженные линии ветвей и озеро, вечно накрытое туманом, и спастись от ее смертельного дыхания невозможно.
Зима внесла ясность в мутные, бушующие тона. Равнодушие ее неживых рук разгладило все, что терзало и мучило.
Именно той зимой, в декабре, Лави начал чертить пирамиды. Он считал, что время - всего лишь сосуд, который необходимо заполнить. Но он не учел, что жажда поглощать и быть поглощенным неутолима.
Канда не придал значения новой страсти своего друга. В те дни, погруженные в сияние вечерних звезд, он не придавал значения ничему.
Оцепенение вплелось в его мышцы, в синий рисунок вен, в черноту его глаз.
Все слишком давно стало несущественным.
Он подолгу следил за прямыми, которые Лави лишал бесконечности. Он смотрел, как кисти его рук плавно скользят по бумаге.
Пирамиды всегда были усеченными. И восемь уровней, которые Лави с упорством выстраивал внутри них, превращались в пророчества.
Канда был рядом, его взгляд напоминал взгляд змеи, которая готова ужалить единственно для того, чтобы пустить яд, он питался этими минутами, но разорвать крепкие цепи своего безумия не мог и оставался в пустоте, в пелене одуряющего отчаяния.
Весна и лето - звонкие, зеленые месяцы - пролетали незаметно, как сон. Так и повелось - бег года останавливался лишь на пороге смерти, и оглянуться назад можно было только тогда, когда пламя охватывает кроны и снег поднимается до самых карнизов.
Все изменилось, когда Лави не смог найти лесные тропы. Он бродил среди деревьев, каждое из которых он знал и помнил, но знакомые дорожки так и не легли под его ноги, и он с трудом выбрался из этого древесного лабиринта.
Насекомые тем летом словно сошли с ума - воздух гудел, рассекаемый сотнями тысяч крохотных крыльев, и чудилось, что земля перемешивается с небом.
«Ты потеряешь себя», - предрекали заросли тростника.
- Я теряю себя, - послушно соглашался Лави.
Он погряз во тьме собственной памяти, в ее липкой мякоти, в датах, именах, лицах. Он захлебывался чужими голосами, пытаясь вернуться к себе прежнему – молодому и жадному до всего, что происходит в этом мире, но якорь тащил его назад - в полуразрушенный дом, в объятия сырости и гнили.
Лави нащупал в себе узел - тугой и крепкий. Узел, который превращал его внутренности в раскаленное месиво.
В нем не осталось ничего кроме этого куска веревки, вырвать который можно было только с мясом и кровью.
И Лави впервые сказал:
- Меня было сорок девять. И сорок девять дней душа ищет нового перерождения.
«Я не могу начать новую жизнь, потому что ты держишь меня, Канда. Ты не отпускаешь меня».
В шуме дождей, в шепоте ветра Канда слышал одно и то же: «Бога войны нет. Бога войны нет».
- А что тогда есть? - спрашивал он у темноты.
- Сначала он принадлежал нам, затем был вложен в знамена, а теперь его кровь - кровь императора...
- На войну нас отправлял бог смерти, Канда, - добавлял Лави. - С самого начала это был он.
Над черными водами легли белоснежные лапы, луна дымилась в серых облаках, и слова, произнесенные в пределах одной комнаты, нельзя было различить, но мысль, неукротимая километрами, была необыкновенно отчетлива, и они не имели возможности общаться иначе: даже на расстоянии вытянутой руки - все звуки молчали.
Полосы глухоты удалось разорвать, когда Лави, заштриховывая тени своих пирамид, подумал: «От нас остались одни головешки».
Канда глядел перед собой так, будто был способен видеть сквозь камень и доски, и вдруг проговорил, не меняя положения своего тела:
- Ты горишь.
Лави дернулся, и безобразная кривая, игнорируя слаженность построения, перечеркнула сразу две плоскости.
Он потянулся к Канде, который как всегда был с ним - в кресле с выломанной спинкой - и дотронулся кончиками пальцев до его лба.
- Нет, это ты! Ты горишь!
Канда не метался в бреду и не терял сознание - он оставался неподвижным, его глаза были прикрыты, и под полуопущенными ресницами мертвела острая ярость.
Лед разрастался в его животе, а кожа горела, и где-то на границе жара и холода, трепетали старые раны, которые были стерты, чтобы стать невидимыми, но ни одна из них в действительности не исчезла, и каждая теперь зашевелилась, каждая открылась и начала кровоточить.
Жжение узла было невыносимо. Он пылал, он наливался непомерной, чудовищной силой.
Нельзя было жить ради чего-то другого. Только для него. Только так.
- Я вижу море, - проговорил Канда.
А Лави не знал, что делать, не знал, как помочь.
В этом доме с заколоченными окнами не было ничего, что могло бы его спасти.
- Не смей уходить, - процедил он сквозь зубы. - Не смей!
Пирамиды взметнулись над столом, огромные, влажные. Потолок ушел куда-то во тьму, а зима опрокинулась вниз, упала в угли и тусклый свет.
- Это я во всем виноват. Я... Я так ошибался...
«Тогда один из богов возмездия, подчиненных Владыке смерти, наденет вервие на твою шею и потащит тебя к месту наказания...»
Лави ударил Канду по лицу, но ничего не произошло.
Канда чувствовал только горький ветер и соль на своих губах. Песок под его ступнями был таким мягким, таким спокойным...
«Он отсечет тебе голову, вырвет твое сердце, вытянет твои кишки, слижет твой мозг, съест твою плоть и сгрызет твои кости, но ты не сможешь умереть...»
- Ты не можешь умереть, - повторял Лави и бил снова.
«Даже если твое тело разрубят на куски, оно вновь оживет».
- Даже если твое тело разрубят...
«Когда его будут снова разрубать, ты будешь испытывать сильнейшую боль».
- Канда!!!
***
Чистое, небесное утро парит над замерзшим озером, стройной прозрачностью леса и маленьким домом, к которому подступают ручьи, когда становится тепло. Но сейчас дом прячется в подушке из сухого снега, и сугробы гнут его крышу.
- Я был не прав, Юу. И я не хочу другой жизни. Меня другого не может быть, ты знаешь... Я...
- Да. Я знаю.
Солнечные лучи проникают в дом сквозь незаметные щели, и золотой волной обдают застоявшийся сумрак.
- Прости меня.
- Тебе не за что просить прощения.
И отголоски войны затухают в этом свете.
- Спасибо, что ты вернулся.
@темы: праздничное!, d.gray-man, писанина, о музыке
-
-
18.09.2011 в 22:17но эти две песни тоже неплохо подходят, конечно)
особенно первая... я этот ее вариант и не слышала раньше
-
-
18.09.2011 в 23:00особенно первая... я этот ее вариант и не слышала раньше мне такая версия "Без тебя" очень нравится
-
-
18.09.2011 в 23:09Но я читала в свое время перевод обеих песен, поэтому поддержу тебя: они действительно подходят как нельзя лучше
хотя оригинал все-таки лучше
ну, кто бы спорил
-
-
18.09.2011 в 23:24Довольствуюсь переводами, которые удается найти. Но думаю, что в данном случае им можно доверять.
Если сравнить текст этих песен и, например, слова песни "Нерест", то здесь все довольно ясно
ну, кто бы спорил
-
-
19.09.2011 в 12:54ибо темы у них временами такие... ну... немцы-извращенцы, короче
-
-
19.09.2011 в 13:24Тилль вообще пишет прекрасные тексты
-
-
19.09.2011 в 13:42они так философски это все обыгрывают в интервью, что прям куда бежать
что-то типа "чтобы не творить такое в жизни, мы творим это в музыке"
Тилль вообще пишет прекрасные тексты
одна из самых-самых моих любимых песен у Раммштов - Klavier. Меня очень штырит от сочетание музыки и текста там** Прямо заявка на красивый триллер**
Еще интересный текст в песне Spieluhr. Целая история)
И да, Rosenrot тоже восхищает меня
-
-
19.09.2011 в 14:42ах, этот нежный немецкий юмор!Меня очень штырит от сочетание музыки и текста там** Прямо заявка на красивый триллер** полностью согласна! Меня исполнение в Live aus Berlin этой песни просто завораживает)
Еще интересный текст в песне Spieluhr. Целая история) дада! у них в песнях довольно часто встречаются интересные сюжетные линии
Rosenrot тоже восхищает меня а какой клип классный!
Я, честно говоря, если начну сейчас перечислять свои любимые композиции Раммштайн, то скорее всего назову все песни в произвольном порядке